Фахри Эрдинч - писатель, очень давно известный в России. Его книги издавались не только на русском, но и на языках многих народов, тогда ещё СССР...И сейчас в России издаются... Даже те, кто не является поклонником его творчества, всегда согласны в одном - он очень правдиво и реалистично показал жизнь Турции 1920 - 40 гг. Он и сам писал, что "все события в моих рассказах - быль..."
Прочитала я тут сборник рассказов его недавно... Вроде незамысловатые такие, коротенькие... Но такая тяжёлая жизнь простых людей описывается, такая безнадёга... Во многих - дети фигурируют, их так жалко... Вот может как-нибудь напечатаю рассказик для примера...

Биография

Фахри Эрдинч родился в 1917 г. в городе Акхисаре, маленьком провинциальном городке на юго-западе Турции, в приэгейском крае, прославившемся во время национально-освободительного движения 1919 - 1922 гг. Отец Фахри, Халил-ходжа, учитель религиозной мусульманской школы, был активным бойцом в партизанском отряде. Но ни революция 1923 г., ни провозглашённая в 1924 г республика не принесли многодетной семье бедного учителя счастья и обещанных благ. Детство маленького Фахри было трудным, впрочем, как и вся его жизнь... Окончив педагогическое училище в Балыкесире, Фахри учительствовал в захолустной деревенской школе. Затем отправился пытать счастье в Стамбул, где, выдержав экзамены, поступил на театральный факультет городской консерватории и проучился почти год. Из консерватории пришлось уйти - не было средств для того, чтобы учиться... Однако пребывание в Стамбулской консерватории не прошло даром - там Фахри Эрдинч познакомился с известным турецким писателем Сабахаттином Али, который стал его первым учителем и наставником в писателском ремесле.
Много профессий переменил Фахри Эрдинч - был подёнщиком на табачных плантациях, подмастерьем, рабочим на стройке, конторским служащим, диктором на радио, репортёром разных газет Стамбула и Анкары. И всё время писал. Писал стихи и рассказы. Первый сборник стихов вышел в 1945 г., первый сборник рассказов - в 1948 г. Однако на политическую сатиру Эрдинча обратила внимание и полиция. После трёхмесячного тюремного заключения в 1949 г. Фахри Эрдинчу пришлось покинуть Турцию.
Он уехал в Болгарию и стал профессиональным литератором. Он написал не одну сотню рассказов, изданных в шести сборниках, повесть "Горький ломоть", два романа - "Али, один из многих" и "Где эта Корея?", несколько пьес и сборников стихов.

Цитата :

Вот может как-нибудь напечатаю рассказик для примера...

Выкладываю рассказ... Только извините, частями... Потому как перепечатываю из книги ( в нете - нет)

------------------------------------------ ТЕЛЕГРАММА ------------------------------------------------

Городок наш расположен на востоке. Возьми карту. Проведи линию от Сиирта до Мардина, оттуда к Диярбакыру, а потом снова к Сиирту. Получится треугольник. В самой середине его и находится наш уездный городок. Не на каждой карте найдёшь, не в каждый указатель он занесён. Только в прошлом году его удостоили чести называться уездным. Крохотный. Если тебе взбредёт в голову вбежать в него, то не успеешь остановиться, как снова окажешься за городской окраиной, но уже с другой стороны. Перед городишком - река. Слева и справа - горы. Ветер, холод. Повесишь на дерево сдохшую собаку - десять дней будет висеть и не провоняет. ( ) Стоит городок на перекрёстке ветров, на перекрёстке дорог. Только по дорогам этим ещё не проезжало колесо. Если и увидишь на них следы, то от копыт мулов, коров, овечьих отар, да следы босых человеческих ног и чарыков.

В городке всего 72 дома - на земле и под землёй. Двухэтажный всего один - городская управа. Этот каменный дом председатель управы шейх Мурат в своё время построил для четвёртой жены. А когда стал председателем ячейки Демократической партии, подарил его партии. Теперь здесь и управа и партийный центр.

Все другие постройки и на дома не похожи - хибарки. Из камней или тростника. Дым валит из труб и прямо из земли. Гляди в оба, когда идёшь, не то можешь без приглашения угодить в чужой дом.

Тонкая струйка дыма тянется из трубы медпункта. У фельдшера Сулеймана-эфенди печь всегда топится. Сегодня утром он набил её дровами до отказа. Запах смолы перешибает запах лекарств. Фельдшер разматывает бинт на пальце телеграфиста и говорит:

- Сколько больных прошло через мои руки... И никто ещё от жары не умирал. Все от лютого холода...

Улыбающееся лицо телеграфиста скривилось.

- Больно, Сулейман-эфенди...Погоди.

- Прилипло, братец. Ноготь-то у тебя загнил.

- Что же теперь делать?

- Месяц отдыха. Придётся пока подождать со своими телеграммами-телефонограммами.

- Линия сейчас оборвана.

- Вот как, опять обрыв? А от этого ногтя толку уже не будет.

- Стучит в пальце, Сулейман-эфенди. Нет у тебя в аптеке какого лекарства?

Уездная аптека умещается в одном шкафу, что стоит в углу комнаты. Шкаф о трёх ножках. Вместо четвёртой подсунута консервная банка. В шкафу несколько склянок. В одной - йод. В другой до половины - какой-то белый порошок. В третьей - какая-то жёлтая жидкость. В четвёртой - касторка. Вата и пакеты с марлей. Несколько зубоврачебных шипцов разных размеров. Вот и всё.

Сулейман-эфенди открыл шкаф. И задумался, не зная, какую склянку выбрать. Вынул из стакана с водой вставную челюсть. Сунул в рот. Потом взял склянку с белым порошком.

- Посыплем немного вот этим. По-моему, поможет.

- Это, случайно, не сода? - усомнился телеграфист. - Не детская присыпка?

- Нет, дорогой, это когда-то была мазь. Высохла. Жена жандармского начальника - да будет она мне сестрой на этом и том свете - на днях ошпарила ногу. Опрокинула на себя кастрюлю с кипятком... Чуть не пропала прекрасная, белая, как молоко, ножка... А вот посыпал этим порошком - и отлично помогло.

Фельдшер выложил немного порошка себе на ладонь. Взял щепоть и посыпал на палец больного. Припечатал сверху своим пальцем. И завязал тем же бинтом.

- А по мне, так от нарывов лучше всего кофе помогает. Выбери удобный момент, да попроси ложечку у Мурат-бея. Вы с ним ладите?

- Нет, - ответил телеграфист, - поругались.

- Почему?

- Помилуй, братец! Дал мне этот тип телеграмму. Вместе с адвокатом её чуть не месяц сочиняли. Каждую неделю, говорит, передавай.

- Кому?

- Премьер-министру. В Анкару. Телеграмма с выражением преданности. Два раза передал. На третьей неделе говорю: линия повреждена. А он пристал как с ножом " Вышли двух человек по линии, пусть исправят повреждение". Но в горы-то никто не идёт - пастух там недавно замёрз, вот и боятся.

- Линию повредили? А ты здесь причём? Ему надо - пусть сам и ищет виновных.

- В горы сейчас целый жандармский полк послан. Да не так, видно, легко на след напасть. Зато Мурат-бей каждый день на меня жмёт. Послал, говорит, своих пастухов по столбам. Пока они исправят, ты, мол, позаботься передать телефонограмму. А телефон у нас, сам знаешь, что кофейная мельница - крути и крути. Батареи-то сели. Принёс Мурат-бей батареи из своего приёмника. Подключили. Вчера весь день звонили в Диярбакыр...

- Спросил бы и для нашего медпункта сыворотку от бешенства.

- Не дозвонились. Диярбакыр-то не под носом. Крутил, крутил ручку, дай аллах силы, все руки открутил. Вот палец и разболелся.

Сулейман-эфенди хмыкнул.

- Сделай, как я сказал. Попроси у бея ложечку кофе. А я вечером разузнаю у пастухов. Может, они летом набрали немного параниции, трава такая в горах... Кохлеария, ложечная трава, тоже годится. Посмотрим, может, спасём твой ноготь.

- Тебе видней, Сулейман-эфенди. А то ведь я совсем спать не могу. Сам понимаешь.

- Как не понять, братец! Где у кого болит, там у того и душа сидит...Уже уходишь? Ну ладно. Скажи, который час, и ступай.

- Не проверял я свои часы, Сулеман-эфенди.

( Продолжение следует... )

У меня такие вопросы возникли по прочтении...

Во-первых...Что это за обычай такой - сдохшую собаку подвешивать на дереве? Или это просто для образности написано... Но специально, по-моему, такое не придумаешь...

Во-вторых, что за подземные дома? Я, конечно, знаю про Каппадокию... Но я думала, что это исключительное место... А, оказывается, жить под землёй - это вообще распространено было?

И действительно ли кофе можно использовать как народное средство лечения нарывов и пр...

------------------------------------- ТЕЛЕГРАММА (ПРОДОЛЖЕНИЕ) -------------------------------------

Во всём городке не было верных часов. Большинство сверяли свои часы с часами Мурат-бея. Радиоприёмник имел только он. Узнать точное время мог он да ещё телеграфист, когда линия работала. Но стоило снегу выпасть по колено, как часы работы в присутственных местах определялись по совести чиновников. Обыватели больше доверяли петухам. Даже начало уроков в единственной школе определялось на глазок: собралось большинство учеников - ступайте в класс. Проголодались ребята или устали - вот вам и перемена. Начальная и средняя школа размещались в одном здании. На обе школы - одна печать, один директор. Он же и учитель. Да и тот хотел уехать: жалованье маленькое. Уговорили. "Помилуй, Зеки-бей, сколько ты получаешь в месяц? Сто тридцать лир? Мы тут все сложились, будет тебе двести. Только не уходи". Правда, министерство обещало заполнить пустующие вакансии. А пока уроки краеведения вёл каймакам. Историю преподавал начальник жандармерии, биологию - фельдшер Сулейман-эфенди.

Сегодня у Сулеймана-эфенди урока не было. Выпроводив телеграфиста, он пошёл за ширму вымыть руки. Но лёд в жестяном умывальнике ещё не оттаял, и вода почти не текла.

- О господи! - пробормотал фельдшер. - Воды нет, чернила замерзают. Тьфу! Помилуй, аллах, меня грешного!

Он улёгся на диванчике. Потянулся. Снял очки, положил их на стол. Почесал голый череп. Было ещё рано. Можно и вздремнуть.

За помощью к нему обращались редко. Особенно в такое время года, когда никто на улицу и носа не высунет. К тому же здешний народ привык всё делать сам. Летом людей часто кусали змеи и скорпионы. Но и в этом случае пострадавшие часто ездили в Диярбакыр, к шейху Гюзелю. Чтоб заговорил.

Зимой же каждый сидел в своей норе. Заболел - считай, песенка спета, тут и фельдшер не поможет. За справкой о смерти и то не всегда приходили.

Поскольку акушера в городке тоже не было, фельдшер выдавал и свидетельства о рождении. И вырывал зубы. И делал уколы. Проводил медицинский осмотр новобранцев. Короче говоря, пока не требовалось вмешательства прокуратуры, фельдшер не выходил из своей комнаты.

Не успел он всхрапнуть, как дверь с шумом распахнулась. Вместе со снегом и ветром в комнату ворвался учитель Зеки - высокий чернявый молодой человек. Голова не покрыта. Спутанные волосы лезут на лоб.

- Скорей, Сулейман-эфенди, дочка умирает!

Фельдшер встал. Но что он мог сделать? Подошёл к шкафу, постоял в нерешительности. Надел пальто. Обжигая пальцы, снял с печки кипятильник для шприцев.

- И она заболела? Совсем ещё малый ребёнок...

- Наверно, и у неё дифтерия, Сулейман-эфенди. Поглядел горло - всё кругом белое.

- Температура высокая?

Фельдшер сунул в карман градусник. Вытащил из кипятильника шприц. Дуя на пальцы, уложил его в металлическую коробочку.

- Нет у нас ничего, кроме камфары. Не знаю, чем и помочь ребёнку.

- А разве сыворотку всё ещё не получили?

- На прошлой неделе звонил в Сиирт - напрасно, нету. Диярбакыр не ответил. А теперь линия повреждена...

Зеки беспомощно опустился на тахту. Обхватил руками запорошенную снегом голову:

- Что же нам теперь делать?

Неделю назад они с женой схоронили шестилетнего сына. А теперь вот заболела двухгодовалая дочка.

- Ты беги в школу, Сулейман-эфенди. А я сейчас приду! - крикнул он уже на ходу.

- Куда ты?

- Загляну на почту! - не оборачиваясь, ответил Зеки.

- Я ведь сказал, не работает.

Но Зеки не слышал. Проваливаясь в снег, он катился вниз по склону.

- Ахмед! Работает? Скажи, работает? - врываясь в комнату телеграфиста, крикнул он.

- Какое там работает!

- Тогда возьми перо и бумагу.

- Писать не могу...Погляди, палец...

Зеки сам сел за стол, написал телеграмму. В Анкару. Премьер-министру.

"Мой сын на прошлой неделе умер от дифтерии. При смерти второй ребёнок. В уезде нет врача, во всей губернии нет сыворотки. Жена рассудка лишилась. Что делать?"

- Ахмед, как только исправят линию, сразу отправь!

Зеки выскочил на улицу. Телеграфист подошёл к столу, за которым сидел учитель, поглядел на бумажку, потом на телеграфный ключ. Взялся за ручку. И, забыв о больном пальце, принялся стучать. Потом остановился. Подождал ответа. Нет. Подтянул телефонный аппарат. Покрутил ручку. Никакого ответа. Хоть криком кричи. Грохнул кулаком по столу. Глаза наполнились слезами. Взял ручку. Поставил в телеграмме все "тчк". Перед именем премьер-министра написал:"Уважаемый". Так положено. Приказ начальства. Даже в телеграммах надо называть его уважаемым!

( Окончание следует...)

------------------------------------------- ТЕЛЕГРАММА (ОКОНЧАНИЕ) -----------------------------------

Зеки добежал до дома курда Сабри. Домом его можно было назвать только по приказу. Землянка между сугробами, из дыры валит дым. Зеки соскользнул по земляным ступеням в яму. В землянке зашевелились. В темноте со света Зеки ничего не видел.

- Ты здесь, Сабри?

- Здесь. Это ты, учитель?

- Я. Ради аллаха, приготовь поскорей волокушу. Дочка у меня умирает...

Волокуша - единственное средство передвижения. Это большая плетёная корзина на деревянном полозе. Зимой впрягают в неё мула, вола или человека. Кругом снег. Вот тебе и дорога. Езжай в любую сторону напрямую.

Не прошло и получаса, как Сабри подтащил волокушу к школе. Девочку как следует укутали, положили в корзину. С плачем провожали всей школой. Спереди волокушу тянут мул и курд Сабри, сзади подталкивают Зеки и его жена Лемеан. Никак не могли уговорить её, чтоб осталась. Спорить было не время. Да и, в конце концов, она мать!

- По мне, так лучше идти по телеграфным столбам, так будет путь короче, - сказал на прощание фельдшер.

Напрямик через перевал Мазадаг до станции Курталан четыре часа ходу. Добраться бы до неё, а дальше можно поездом.

Пошли. С большим трудом перевалили три холма, переправились через четыре бурные речки. Снегопад перестал. Небо посветлело. На вершинах Караджадага заиграло солнце. Муж с женой толкали волокушу молча. Сабри, с винтовкой через плечо, без конца бранил мула. Бедное животное выбивалось из сил. С его боков и спины поднимался пар. На животе и крупе выступила пена.

- Стой, передохнём, - пытается удержать погонщика Зеки. - Околеет скотина.

Но Сабри не слушает... Хлещет кнутом.

- Погоди же ты, посмотрим, как девочка...

А Сабри только считает телеграфные столбы: восемьдесят один, восемьдесят два, восемьдесят три...

- Всего до Курталана сто восемьдесят три столба. Далеко ещё...

Лемеан не выдержала:
- Стой! Ради аллаха, стой!

- Наберём сто столбов, тогда отдохнём.

И Сабри продолжает счёт. Наконец у сотого столба остановились. Мать склонилась над корзиной. Развернула одеяло:

- Доченька. Дитятко моё единственное...

Ребёнок не шевелился. Как волчица, рванулась женщина, разбросала одёжки. Взяла девочку на руки. Твёрдая, как сноп соломы... Лишь под глазами блестели две замёрзшие слезинки. И всё.

Они сели на снег. Положили девочку. И оба с плачем припали к её окоченевшему телу. Зеки попробовал пульс. Пытался сделать искусственное дыхание. Какое там! Руки девочки не сгибались. Наконец Сабри с трудом разнял их. И снова уложил ребёнка в волокушу.

- Не впервой у меня такое случается. Жестокие наши горы - заживо хоронят людей.

Лемеан, всхлипывая, металась вокруг волокуши. Зеки, растерянный, стоял, прислонившись к телеграфному столбу. Падающие снежинки таяли на его лице, смешиваясь капельками пота и слезами. Но что это? Кажется, гудят провода на столбах. Зеки прислушался. В самом деле гудят! Наверно, исправили линию и его телеграмма уже бежит в Анкару. Сначала телеграмма Мурат-бея премьер-министру с выражением преданности, а потом его, Зеки, с криком о помощи...

тяжелый рассказ.. ,Суш...

как грустно...ну в русских селениях тоже так было
Су, а ещё выложишь?

Постараюсь в ближайшее время выложить, ESIN... Только у него всё такое грустно-тяжёлое...

урааааа
да у турок кроме Насреддина ничего веселого нету, или я не знаю

я тоже

К вечеру будет продолжение?
Я уже как ребенок тут, на иголках, заинтригованная вся.

Есть - продолжение...

------------------------------ ВЕЛИКИЙ ПОКОЙНИК (ПРОДОЛЖЕНИЕ) ------------------------------


Слух об этом быстро облетел местечко. На базаре, под чинарами, в кофейнях, дома и даже в городской управе всё утро только об этом и толковали.

- У Чавуша Хасана сдох ишак. От сапа…

- Купил двенадцать метров сукна на саван.

- Виданное ли дело?

- Ума у него, что у ишака!

- Хоть бы шкуру содрал! Чем в могилу зарывать, продал бы брадобрею на ремни для бритв!

- Лишь бы не дошло до муфтия. Скажет – богохульство.

- И пусть. Чавуш Хасан как своё заладит, пиши пропало. Не все у него дома.

- Какой почёт ишаку! Золотой у него навоз, что ли?

- Об этом хозяин знает.

- Думаешь: что там ишак! А он и в поле, и в упряжке работяга. Скажешь «дех» - идёт. Скажешь «чуш» - стоит. Смирная скотина, работящая.

- А у Чавуша ишак был самый работящий да самый смирный из всех.

- Ишачил, не упрямился.

- Я и то говорю. Подойдёшь сзади – не лягнёт, подойдёшь спереди – не укусит…

- С виду ишак, а норовом ягнёнок.

- Не ишак, а человек, и всё тут!

- Только что языка не было у скотины.

- Чавуш всё говорил: на лошадь его не сменяю.

- Даже кричал он как-то по-особенному, приятно…

- Ладно, положим, всё это правда. Что же, теперь ему похороны устраивать? Оркестр приглашать?

- Нет, зачем же. Но Чавуш Хасан волен почтить своего ишака, как он хочет. Десять лет зимой и летом возил он его по деревням собирать яйца. Хлеб добывал человек. Пахарь как запрягает вола, так в глаза и целует. Вот и Чавуш: хочет его целовать в бархатную морду – пусть себе целует, нам какое дело! Хочет – пусть похоронит в саване.

- А порядок, обычай, мораль, вера?

- Оставь ты, ради аллаха, эти слова. Слепой свою палку потерял, а ты говоришь – порядок. Ишаки-то теперь на базаре по двести пятьдесят лир.

Все эти пересуды мигом долетали до самого крайнего квартала, где жил Чавуш Хасан. Он не обижался ни на тех, кто над ним смеялся, ни на тех, кто его срамил. Сам муфтий велел передать: «Не дозволено». А Хасан и на это никакого внимания. Продолжал делать своё дело. Мёртвое тело осла лежало посредине вымощенного камнем двора. Палевый живот его понемногу взбухал. Одна из задних ног подтянута к животу. Солнце сверкает на четырёх стёртых подковах. Нос и вправду как бархатный. Так и тянет поцеловать. Мохнатое ухо лежит на земле, как лист лопуха. В зубах пучок зелёной травы. А глаз блестит, как каштан, в уголке кровь запеклась. Но всё равно милый…

Целый час Чавуш Хасан рыл могилу в конце двора. Вместе с сыном. Младшая дочь стояла у осла в головах и отгоняла мух. Время от времени Чавуш отирал ладонью пот и, обернувшись, кричал:

- Жена, подбавь огоньку, чтобы вода не остыла. Гляди, доченька, гляди, милая, чтоб, не дай бог, зелёные мухи на глаза не сели…

Когда могила была готова, вся семья собралась вокруг ишака. Чавуш Хасан взял кусок мыла. Жена поливала водой из сосуда, выдолбленного из сухой тыквы. Хорошенько обмыли. Обтёрли. С трудом подогнули ишаку ноги к животу. Хвост просунули между задними ногами. Шесть аршин шинельного сукна положили вниз, шесть – наверх и зашили саван.

- Ну что ж, - вздохнул Хасан, - много ты нас носил на себе, теперь мы тебя понесём.

Подняли – жена и сын с одного конца, Чавуш Хасан с другого – и медленно опустили в могилу. Сверху прикрыли досками от ящика из-под яиц, засыпали землёй так, чтоб был холмик. Не хватало только надгробного камня. Но Хасан подумал и об этом.

- Несите седло.

Седло положили у осла в головах. В воздухе кружилось вороньё, а вся семья стояла над могилой, сложив на груди руки. В глазах слёзы. Если не речь, то хоть два слова надо было сказать над могилой. И Чавуш Хасан сказал: спи спокойно, великий покойник! Я надеялся на тебя больше, чем на властей. Да будет земля тебе пухом!

жалко животинку

Глубоко трогательно И правдиво.

Приёмная дочь.

Жене моей Йорданке

Коли нет у тебя доброго дядюшки в правительстве или ещё какого родственника, на которого можно положиться, то одна надежда, когда стрясётся беда, - на соседа. Только сосед и прибежит на помощь тебе в трудную минуту. Конечно, не тот сосед, что из зависти видит в твоей курице гуся. Нет. Настоящий сосед – из тех, что ютятся в кварталах на городской окраине, - всегда твоему горю будет помощник, всегда услышит твой скорбный вздох, идущий из глубины души.
Первый горестный вздох вырвался из груди Асие в тот самый день, когда она увидела труп своего мужа Шахина, лежащий на дороге. Да и как тут не вздыхать, не плакать: бедняга лежал, упав лицом в грязь. Видать, помер на ходу, не усел даже выбрать место посуше, так и упал посреди лужи.
Первое, что бросилось Асие в глаза, когда она нагнулась над телом мужа, была газета, прикрывавшая покойника, а на газетной странице – высокая, стройная женщина. Асие отшвырнула её так, словно хотела сказать: «Чего лезешь прежде меня? По моему мужу мне плакать первой!»
О, если бы вы могли слышать этот плач!
- Ах, мой родной Шахин, как коротка была твоя жизнь! Так почему же ты, такой молодой, покинул нас, оставив меня вдовой с четырьмя сиротами?! Вот и хлеб не усел купить, отец наш Шахин…А – а – а!...Ты шёл, и жизнь твоя оборвалась вот здесь, и ты отдал богу душу…Ведь так было? Да?..
- А как же ему было не думать! – снова заголосила Асие, вынув из-под умершего буханку хлеба, почерневшую от грязи. – Попробуй разделить буханку на шесть душ, чтобы каждому хватило на день три раза поесть. Да знай тут даже двойную бухгалтерию, всё равно не разрешишь такой задачи. Вот о чём думал наш Шахин… А ещё он извёл себя за то, что дал оплеуху нашей Айше…Что угодно аллаху, то не минует раба его. Вечером он пришёл и тоже принёс хлеб, бросил его на стол и сказал, что хлеб подорожал. Буд проклята эта наценка – горькая приправа…Взял нож и долго соображал, как делить буханку: то лши по аппетиту, то ли по возрасту?.. себе и ломтика не отрезал. «Не могу, говорит, жена, поперёк горла он у меня встанет». И стал себе лоб чесать: видно, опять у него боль в голове началась. Скребёт, точно хочет стереть, что на лбу судьбой ему написано. «Не три, - говорю ему, - так», а он мне: «Чего жалеть, всё равно ничего хорошего нам судьба не приготовила». Прости, господь, его за слова, только сказал он, что пообрывать надо пальцы на руках и ногах тому, кто предначертал нам столько горя… Посмотрела я на него, и не понравились мне его глаза. А тут Айшеджик, сиротинушка моя, выхватила у Зехры её кусочек хлеба, никто даже и ахнуть не успел, а Зехра, шарлатанка, в рёв, конечно… Ну, а Шахин был не в настроении – совсем не понравились мне его глаза, - как закричит на Айше: «Ах ты, паршивка, хлеб у сестры отнимаешь!» - да как влепит ей по уху. Бедняжка до утра стонала и жаловалась: «Ах., ухо болит! Ох, ухо болит!» Девочка так плакала, что пришлось её утром в больницу свозить. Два раза через голову ей ток пропускали, сквозь зеркало в ухо смотрели… А отец мучился, себя проклинал за то, что руку на дочь поднял, и всё чесал и чесал свой лоб…
- Он и теперь, когда шёл, тоже чесал лоб, - сказал кто-то. – Видать, в голове у него заноза какая засела…
Часа через два явились чиновник из прокуратуры и участковый врач. За две минуты они составили протокол, опросили свидетелей и разрешили похороны. Асие, прихватив перепачканный грязью хлеб и мужнину старую, замусоленную кепку, вернулась домой. А покойника принесли соседи.
Теперь настала очередь детей плакать, они сменили мать. Меньшая не начала ходить, а Айше уже исполнилось девять; у бедняжки всё ещё болело ухо, оно было заткнуто ватой.
- Папа, папочка, - всхлипывала Айше, это я во всём виновата! Дай мне в другое ухо, только поднимись скорее!..
Мать успокаивала плачущих детей, пробовала их оттащить от покойника, а сама всё думала, вспоминая, как она боялась сообщить мужу, что у неё будет ребёнок. Это был священный трепет: ведь она боялась, что он скажет: «Разве время сейчас, жена?» Но когда родилась Айше, он первым делом спросил:
«Руки у неё есть, жена? Как у неё с руками?»
«Есть»
«Ну, если и пальцы на месте, то всё в порядке!.. Бояться нечего!»
У тех, кто потом после первой появлялся на свет, тоже были руки, чтобы держать хлеб… Только ведь когда родится девочка, плакать надо – значит, не повезло! Вот и пришлось плакать, когда родилась Айшеджик, а потом, когда родилась Эмине, а потом при рождении Зехры, и ещё раз при рождении Фатьмы…
Дети рождались благополучно, с ручками-ножками, но вот беда: уж больно часто их нечем было накормить… А тут ещё – и надо же такому случиться! – не успела высохнуть земля на могиле Шахина и слёзы ещё стояли в глазах несчастной вдовы, как создатель послал новую горькую весть: Асие ждала пятого!
И никому пока не было ведомо, кто родится: то ли снова плакать по поводу рождения дочери, то ли родится сын, и тогда, значит, радость войдёт в семейный очаг. Одно было известно: замолчал навечно тот, с кем побоялась бы поделиться новостью жена. И никогда уже не спросит Шахин: «Руки есть, жена? Как там с руками?»
( Продолжение следует)

---------------------------Приёмная дочь ( продолжение)----------------------

Первым делом Асие дала объявление в газету, в самую популярную газету.. Она решила продать – да-да, именно продать – двух дочерей. Ну если не двух, то хоть одну. Она искала доброго господина, который согласиться взять её дочь, захочет вырастить девочку крепкой и здоровой, воспитать, обучить, сделать её невестой. Но по адресу, указанному в газете, так и не пришло ни одного письма.
Когда минул третий месяц после смерти мужа, Асие собрала всех своих дочерей и отправилась с ними прямо в Общество призрения сирот. Она заявилась туда со всем выводком: кто на руках, кто уцепившись за материнскую юбку (ни дать ни взять дерево в цвету!), и сказала:
- Ради бога, возьмите хоть одного!..
Но там ей посоветовали лишь терпеть и трудиться да ещё уговаривали ждать очереди, подав тем самым несчастной женщине робкую надежду.
И стала Асие ходить по чужим людям и стирать бельё, теша себя пустой надеждой…
Как вдруг… То ли кончились испытания, ниспосланные аллахом, то ли создателю захотелось в конце концов посмешить раба своего, только получила Асие удивительную весть, которой уж никак не ждала. Бывает же такое: ищешь на небе, а находишь на земле.
Так вот, значит: Айше получила предложение! Нет, это было, конечно, не предложение о замужестве. Айше предлагали стать не невестой, а приёмной дочерью.
Вам не терпится узнать, кто предлагал? И не спрашивайте! Вот, что называется, судьба!..
Утром надо было ехать на смотрины.
Накануне вечером началась подготовка, и в доме поднялась суета. Весь квартал собрался у дверей Асие. Уж если соседи не оставили Асие в беде, то как же не поспешить ей на помощь в такой счастливый день? И не сосчитать, сколько народу побывало у неё дома.
Каждый что-нибудь приносил для маленькой Айше, каждый спешил дать совет. К примеру, говорили: «Надо уметь продавать свой товар. Ну кто будет смотреть на розу, завёрнутую грубую обёрточную бумагу? А вот если старую метлу завернуть в сверкающий целлофан, то всегда найдётся покупатель на такой букет…»
Квартальный парикмахер – тот самый, который во время работы двигает больше подбородком, чем ножницами, - порка стриг Айше, успел дать матери тысячу советов:
- Ты сегодня вечером вымой волосы девочке так, чтобы скрипели, поняла?.. Чтоб ни одной перхотинки не осталось. Потом, когда расчешешь, на макушке завяжи ей большой бант…Пусть полюбуются, какие у нас красавицы. Вот гляди, видишь, как эта стрижка открыла ей лоб…Не забудь утром, перед отъездом, заглянуть ко мне в лавку: уж я так надушу ей волосы, все вокруг будут думать, что попали в долину роз Казанлыка…
По совету парикмахера Асие, не жалея сил, вымыла дочь, даже кожа начала скрипеть. Она оттёрла ей черепицей руки и ноги так, что пятки, колени и ладони несчастной девчушки стали красными.
Ленту подарила жена учителя, пошли ей господь счастья! Более того, она принесла ещё и платьице, которое всего раз на праздник одевала её дочка, ровесница Айшеджик. Вот так и нашёлся «сверкающий целлофан», чтобы завернуть «старую метлу».
А как же быть с бельём? Разве поведёшь Айшеджик в застиранной рубашонке? Ведь её там смотреть будут…
Спасибо певице Леман, живущей напротив. Соседка, прозванная за маленький рост Орешек Леман, принесла роскошную шёлковую комбинацию; даже больше – это был целый гарнитур. Только оказалось, что Айше была совсем крохотным орешком, меньше, чем Леман, и комбинация доставала ей кружевами до пяток. А уж про трусики и говорить нечего: в них могли поместиться целых две Айше…
Но, как мы уже говорили, всегда по соседству найдётся добрая душа: белошвейка Зейнеб без труда сузила и укоротила, где нужно, и гарнитур стал девочке впору.
Однако это было ещё не всё. Леман нацепила девочке клипсы, пару голубеньких, круглых клипс. А в довершение всего – Леман уже вошла в азарт – она схватила ручонку Айше и на мизинец ей капнула розовым лаком.
Ну, а затем все женщины – их собралось в доме с добрый десяток – принялись потчевать девочку советами да наставлениями:
- Айше, на людях нельзя хлюпать носом…
- Платочек у тебя должен быть всегда в руке. Изредка подноси его к носу или ко рту и прикладывай изящным жестом…
- Коли не поймёшь, о чём он тебя будет спрашивать, смотри не говори: «Чего?» - а скажи вежливо: «Простите, я не расслышала».
- А если он тебе чего-то даст, ты должна сказать: «Мерси».
- На стуле не сиди, развалившись, ноги враскоряку. Держи колени вместе, вот так, будто две сросшиеся айвы…
Перед домом раздался рокот мотора. И тут же в комнату влетел, чуть не сорвав дверь с петель, Хасан, шофёр с резинового завода.
- Ты меня звала, абла?
- Да, да, заходи, Хасан. Ты ведь завтра повезёшь товар в Стамбул?
- Повезу…
- Хотела попросить тебя, чтобы ты нас с Айше подбросил к гостинице «Диван».
- Будет сделано, абла…
- Спасибо тебе, Хасан. Сам понимаешь: соседу без соседа не обойтись…
- Я казал, будет сделано, абла, можешь не беспокоиться… Кому дочь отдаёшь?
- Ах, кто его знает, Хасан! – хором ответили женщины. – Сейчас трудно что-нибудь сказать. Если наша Айше выдержит конкурс и её удочерят, лучшей доли для неё и желать нечего.
- Выдержит! Чего ж не выдержать, - сказал Хасан. – Она у вас в отца уродилась. Гляньте как следует: глаза у неё точь- в- точь как у покойного Шахина… Ну-ка, Айше, улыбнись, дочка, чтобы ямочки заиграли на твоих щеках… Ах ты, мой дорогой птенчик, да от тебя пахнет мылом, точно мускусом. А ну разреши твоему дяде поцеловать тебя разок! Нет, нет, я хочу поцеловать прямо в ямочку…
Малышка Айше смутилась.
- Вот и прекрасно! Когда завтра твой приёмный отец захочет поцеловать тебя в щёку, ты также должна покраснеть! – хором закричали женщины.
Айшеджик тихо всхлипнула.
- Ведь там, наверно, не меньше сотни детей соберётся, - стала сокрушаться Асие. – Из стольких девочек выбрать наше невинное дитё… Ох, уж не знаю…
- Ты не теряй надежды! – ответил ей женский хор.
- Если б цвет лица у неё был получше… Да и худа больно. Поглядите, и не поймёшь: есть в этом платье кто-нибудь или там никого нет.
И надо же ещё напоследок Хасану подлить масла в огонь:
- Знаешь, абла, мы по пути заедем в полицейский участок и там девочку немного подкачаем насосом!
Женщина застыла от удивления.
- Говорят, это новое средство в полиции придумано, чтобы из худого сделать толстого…

(Продолжение следует)

------------------------- Приёмная дочь (продолжение) -------------------------

Ещё до восхода солнца Хасан подал свой грузовик прямо к дому. Первой показалась Асие. Она несла метрику Айше, завёрнутую в тонкий батистовый платок. Можно было подумать, что в руках у неё бьющийся предмет. Хасан помог ей сесть в кабину.
- А куда же запропастилась наша куколка?
- Идёт, идёт… Задержалась, чтоб поцеловать сестёр. Не разбудила бы их…
- Дети одни остаются?
- Нет, Леман ночевала у нас. Она приглядит за ними, пока я не вернусь…
В дверях показалась Айше. Она не была похожа ни на розу, завёрнутую в грубую бумагу, ни на метлу, завёрнутую в сверкающий целлофан; нет, она походила на куклу, стоящую в коробке. И глядя на неё, казалось, что кукла сейчас оживёт и шагнёт из своей коробки.
А ну, поторапливайся, дочь моя!..
За спиной девочки показалась Леман, она была в пальто, накинутом прямо на ночную рубашку. Женщина ласковым жестом подтолкнула Айше к машине. Во всех домах открылись окна, и из них высунулись всклокоченные головы.
- Не робей, девочка!..
Айше тоже залезла в кабину. Дверца грузовика захлопнулась. Заворчал мотор. Раздался шум выплеснутой воды: это Леман вдогонку уходящей машине вылила из кувшина – на счастье!..
Они долго ехали, не обмолвившись ни словом; первым нарушил молчание Хасан:
- Что ни говори, абла, а я не согласен с этим…
- С чем, Хасан?
- Да с твоим ответом, абла, уклончивым. Так вчера толком и не сказали мне ничего, я уж после в кофейне всё разузнал…
- Ну и что, считаешь, плохо?
- Этот тип, говорят, американец, да?
- Да
- И богат…
- Даже очень! Миллионер!
- В газете написано, что один мистер хочет удочерить в Турции двух девочек!
- Хоть бы моя девочка ему понравилась. У меня их четверо…
- Он остановился в отеле «Диван», там будет смотреть и выбирать…
- Вот мы и едем туда.
- Ах, абла, не вводи меня в грех! – Хасан тяжело засопел, а когда Асие ткнула его локтем в бок, добавил тихим голосом: - Миллионер, говоришь, да ещё старый! Может, ему служанка нужна? Всякие там прихоти у этих богатеев… Только не верю я этому старикашке. Не простит господь прегрешения мои, и не смогу я с чистой совестью пойти на могилу Шахина, чтоб помянуть его…
- Хасан, ну разве виноваты мы, что у нас рождаются дети? Пусть будет стыдно тем, кто не даёт нам их вырастить.
- Ты будешь меня слушать, абла?
Асие ничего не ответила.
- Спрашиваю, будешь ты меня слушать или нет? Всё равно я от тебя не отстану, вместе с тобой пойду и скажу, что прихожусь девочке опекуном…И если этот тип мне не понравится…
Когда они подъехали к отелю, там уже стояла длинная очередь – больше сотни девочек и столько же матерей.
Наверно, ни в одном городе, ни перед одной дверью не выстраивалась столь необычная очередь, готовая покорно ждать хоть вечность… Она ждала ровно два часа, пока мистер Миллионер изволил принимать ванну, завтракать и курить свою первую сигару. Только после этого в гостиницу были допущены люди, стоявшие в очереди, и журналисты…
Детей провели в огромную залу, усадили на стульях вдоль стен. Раздвинули портьеры, которые плотно занавешивали стеклянные двери главного входа, матери подошли к закрытым дверям и, прилепившись носом к стеклу, застыли в ожидании.
И вот начались соревнования на приз «приёмная дочь». Сто девочек жаждали быть удочерёнными, но мистеру Миллионеру нужны были всего две: он выберет двоих, тех, что понравятся, после этого побеседует с родителями избранных, затем будут исполнены все необходимые формальности.
Точно покупатель на аукционе, он стоял и смотрел на детей, пристально разглядывал каждую девочку в профиль и анфас. Он стоял посреди залы, а детей водили вокруг, словно по манежу.
Как бы не обмануться, не просчитаться!.. Как бы не подсунули гнилой товар! Среди детей могут оказаться и немые, и заики.
И чтобы не было обмана, мистер Миллионер беседовал с девочками. Иногда с несколькими сразу, иной раз с какой-нибудь одной. Он беседовал с ними почти по-турецки, отчаянно коверкая слова, но всё же по-турецки.
(Продолжение следует )

--------------------------- Приёмная дочь (продолжение) -------------------------

Когда он усадил Айше к себе на колени и ласково взял за подбородок, у Асие сердце ушло в пятки, на глазах вдруг выступили слёзы, а лоб покрылся капельками пота. Даже у шофёра Хасана и то дыхание спёрло.
- Всё! – пробормотал Хасан. – Техасский медведь выбрал лучшую грушу!
- Не говори так, Хасан, ещё услышат… - торопливо зашептала Асие. – Ты посмотри, он внимательный человек: даже лак на ноготке мизинца углядел. Ай-ай-ай, как наша-то засмущалась!.. Ну чисто королева красоты, дитя моё ненаглядное…
- Вот когда будут выбирать короля уродства, абла, то, клянусь, этот старикашка переплюнет самого Аденауэра…
- Ну что ты, Хасан, какой же он старик?
- Дядюшка Сэм!
- Никакой он не Сэм, ни мэм, а самый настоящий дядюшка…приёмный отец!
Услышав, что она называет старика приёмным отцом, Хасан не выдержал, плюнул и начал, как Шахин, чесать свой лоб…
Вскоре были объявлены результаты конкурса: мистер Приёмный отец соблаговолил первой выбрать четырнадцатилетнюю девочку, наряженную в белое прозрачное платье. В таких платьях в День Республики возят у нас на триумфальной колеснице по улицам всех городов девочек, изображающих «ангела спасения». Ну, а второй была Айшеджик!
Когда после долгих поисков наконец нашли в толпе мать нашей избранницы и Асие повели в апартаменты мистера Миллионера, несколько штатских, дежуривших у лестницы, преградили путь Хасану.
- А ты куда?
- Кто ты такой?
- Я-то? Да я вроде как опекун девочки…
- Тогда подожди здесь. Ты ещё можешь понадобиться немного погодя. Мистеру потребуются сведения о ребёнке, документы и, конечно, справки о состоянии её здоровья.
- А нам кто даст все сведения и справки об этом мистере? – вдруг выпалил Хасан.
Штатские переглянулись и стали потихоньку теснить Хасана от лестницы, потому что к месту происшествия уже спешили журналисты.
- сведения захотел получить!.. – Штатские налегали на Хасана. – Давай записывай, мы тебе сейчас покажем такого мистера…
- Я ведь не спрашиваю у вас, откуда у этого мистера взялись денежки! – не унимался шофёр. – Хотя, наверное, интересно было бы подсчитать, сколько нулей у его миллионов! Ворованные?..
Не уберечься бы Хасану от неприятностей, если бы не журналисты, которые, услышав крамольные речи шофёра, поспешили его увести подальше от греха. Самые молодые да бойкие забрались к Хасану в грузовик и стали засыпать его вопросами.
- Почтеннейший, не ответишь ли на один вопросик?
- Задай хоть два.
- Кто отец этой девочки? Чем он занимается?
- Уборщиком был да приказал долго жить.
- От чего помер?
- От наших грязных дел.
- Я хотел спросить: он чем-нибудь болел?
- А я знаю? Чесал себе лоб, а потом вдруг бах посреди дороги, да и помер.
- Может у него с головой чего было?
- Ну да, у бедняги в голове много чего не укладывалось. На судьбу свою он всё дивился – это раз. Удивлялся, как американцу удалось въехать в нашу страну под шумок, без всякого фейерверка, - это два. Как одной буханкой хлеба шесть ртов накормить на целый день – перед такой удивительной задачей голову ломал. Ну и, наверное, очень удивлялся бы тому, как это у нас такой позорный торг разрешили…
- Не поняли вы меня! Я спрашивал: может, у него с головой не всё в порядке было? Какой-нибудь умственный недостаток?..
- Ну хорошо, я тебе сейчас расскажу одну историю, а потом ты сам решишь про недостаток, - сказал Хасан. – Так вот, слушай. В прошлом году мы у себя в Ташлытарла создали районный очаг рабочей партии. Раз есть очаг, надо чтобы он дымил, а раз так, нужно собрать деньги. Порешили: кто сколько может… Врать не буду: многие не осилили…А вот покойный тотчас же раскошелился и всё, что у него было – двадцать лир, выложил на стол. И это тогда, когда у него самого дом стоял недостроенный. А потом мы узнали, что у него в тот день комнату водой залило… Вот и рассуди: от избытка ума или от недостатка он так поступил? Ну да вам виднее, как писать. До свидания!
И, не дожидаясь Асие, Хасан нажал на газ и, с трудом выведя машину из толпы женщин с детьми, не выдержавшими конкурса, поспешил скрыться.
Когда с формальностями было покончено, и Асие подписала бумагу, которую перед ней положил нотариус, специально приглашённый в апартаменты мистера Приёмного отца, её отпустили. Она шла по лестнице, устланной ковром из верблюжьей шерсти, и кончиком своего бязевого передника утирала слёзы. Это были слёзы горькой радости: ведь в родном гнезде не стало теперь одного птенца и лететь этому птенцу далеко-далеко, до самой Америки…
Асие спускалась по лестнице; она думала о том, что скоро в опустевшее гнездо прилетит новый птенец. Значит, один улетает, а другой прилетает, и ничего не меняется… Столько же глоток будет просить пищи…И кто его знает: приедет ли в будущем году новый дядя Приёмный отец и улыбнётся ли тогда счастье какой-либо из её девочек?..
Когда осталось пройти последние несколько ступенек, Асие остановили журналисты:
- Не двигайся, ханым-абла! Стой так!
Около десятка объективов нацелились на Асие, ожидая вспышки блицев.
- Улыбнись, ханым, хоть немного! Как счастливая мать!
Но этого Асие не в силах была сделать.